(Предыдущий блог – здесь)
В какой-то из дней очередь дошла и до меня. Зайдя в кабинет к начальнику по безопасности, я увидел, как тот лениво листал мое досье и сладко потирал руки. Он без приветствия улыбнулся и сказал, что дело шито белыми нитками и понятно, что это чистой воды политическая заказуха. Но между тем добавил, что ему от этого только больше хлопот достается, ведь теперь к тому, что происходит на территории зоны, будет больше внимания от Федеральной службы безопасности России.
Было очевидно, что все это говорилось для того, чтобы подвести меня к простой истине: я виноват перед ними и должен принести компенсацию за такие неудобства. Началась стадия откровенной вербовки и последовавших вслед угроз. Я был готов. На одни вопросы молчал как рыба, на другие отвечал уклончиво. Правда, я намекнул служивому, что не против поучиться и освоить какое-то новое ремесло и поработать. Мне этого действительно хотелось, полтора года лефортовских застенок гнали меня заняться хоть чем-нибудь уже, кроме самопоедания.
В итоге мы все-таки расстались врагами, безопасник быстро понял, что я не собираюсь идти на контакт и давить на меня не имеет смысла, по крайней мере в данный момент. Отправили назад в карантинное отделение, а отряд мой будущий мне так и не назвали. Видимо, планировали немного не такой сценарий. Я еще не знал, что моя дорога уже предопределена.
Шли дни. Наш карантин осиротел, так как многих из постояльцев уже перевели в новые пенаты. Среди выживших осталось всего шестеро. Режим продолжался, идентично соответствуя предыдущим унылым дням: подъем, выход на мороз для переклички, завтрак, просиживание на стуле, обед, хождения из угла в угол, ужин, сон. Похоже это на жизнь человека или больше на существование животного? Но на самом деле ко всему привыкаешь, и такое положение дел уж всяко лучше, чем сидеть избитым, голодным, замерзшим в одиночной камере. Там-то волком взвыть можно уже в первый день пребывания. Но сложно думать о более худшем сценарии, когда и так плохо в данный момент.
Наступило очередное утро. Как обычно, по подъему залетели вертухаи, чтобы согнать нас с коек и сразу же сонных выстроить в коридоре.
Служивые держали какие-то бумаги, включали регистраторы, но при этом стояли молча, чего-то ожидая. Все приготовления были ради внезапно пожаловавшего к нам заместителя начальника исправительной колонии для плановой проверки. Он подошел к первому в линии арестанту, похлопал его по плечам, проверил карманы, одобрительно посмотрел в глаза и, пропустив двух других осужденных в линии, подошел ко мне. Не долго думая, «начальник» засунул два пальца мне под бирку, которая находилась на кофте на уровне груди, чтобы в будущем пришить туда название отряда. Он с невиданным удивлением, на камеру, достал оттуда маленький сантиметровый сверточек и начал его медленно показательно разворачивать. В нем оказался обломанный кусок лезвия. Вот так сюрприз!
Конечно же, это был «мусорской прокладон» или, как иначе говорят, подстава. Специально срежиссированное шоу для того, чтобы не дать мне выйти в лагерь, попасть в нормальный отряд и жить себе по-человечески спокойно.
Меня тут же вывели в отдельное помещение, где совершили полный обыск и, естественно, ничего не обнаружили, потому что все «необходимое» уже нашли. После «шмона», ничего не говоря, вернули в камеру. Я понял, что конкретно попал, но вот насколько и куда именно, еще до конца не осознавал, ведь и так все было в новинку. И без того душу и тело разъедали страхи, переживания и сомнения. Это же тюрьма, а не детский садик, всякое может произойти, а тут словно масло в огонь…
В этот день вечером меня конвоировали из карантинного отделения в кабинет к начальнику учреждения, где уже собралась толпа народа в форме, чтобы посмотреть на меня, всего такого интересного, и сообщить, что за хранение лезвия мне объявляются трое суток штрафного изолятора с переводом в барак со строгими условиями содержания на год. Приехали. Про этот барак я слышал от заключенных одни лишь страшные истории. При этом большинство, кого я встречал на своем небогатом жизненно-тюремном пути, никогда и не бывали там. Это похоже на то, как люди на свободе разговаривают про тюрьму, так арестанты в тюрьме разговаривают про СУС. Вроде бы что-то слышали, но не видели никогда и ничего толком не знают, но при этом дико боятся туда попасть.
После того как приговор был зачитан, меня спросили, понятно ли мне все, и попросили расписаться на протянутых бумагах. Я безвинно попросил переводчика с русского на украинский, или хотя бы позволить вызвать адвоката, чтобы тот мне растолковал суть документа. Естественно, я был грубо послан и отправлен в карантин собирать пожитки.
ШИЗО, опять он, родимый. Правда, в данном случае изолятор разительно отличался от того, что я видел в «Лефортово». Это уже был не паркетный пол, не более или менее теплая камера. Тут было холодно, как в морге. Температура не поднималась выше десяти градусов, в то время как за окном было не меньше сорока. Обшарпанные стены. Разбитые нары. Отвратительная баланда. Естественно, ни про какой паркет уже разговора ни шло…
Музыка на полную катушку лупила по всем коридорам. Несмотря на это, путем перекрикивания, я все же познакомился с местными постояльцами. Они оказались тоже из барака со строгими условиями содержания. Ребята просили приветы домой передать и кучу всего попутного, что я на тот момент просто не понимал в силу незнания тюремных понятий и обычаев.
Все трое суток я провел, обнимая еле теплую батарею. Она скорее была холодной, но я понял, что и у холода есть не меньше пятидесяти оттенков. Трудно было. Действительно трудно. И очень холодно.
Единственной радостью стал приход членов Общественной наблюдательной комиссии. Для встречи с ними меня вывели из штрафного изолятора в кабинет начальника колонии, где сидело двое незнакомых мне мужчин, один из которых постарше, а другой помоложе. Мне повезло, ведь они смогли увидеть то, как я по-настоящему выглядел. Зрелище было впечатлительным. Скелет в невероятно большой, изорванной робе. На исхудавшем теле штаны еле держались, а лицо от холода было посиневшим.
Правозащитники как-то смогли меня убедить, что они друзья, а может, я был в таком состоянии, что хватался за любую соломинку. Но как бы там ни было, мы познакомились, и я им описал все произошедшее со мной. Они обещали помочь мне, через полчаса меня уже переодели во все новенькое и по размеру. Так и завязались отношения. Мы решили бороться и идти до конца. Не было сомнений, что лезвие было кем-то подброшено. Видеозаписи могли стать весомыми доказательствами моей невиновности и показать, кто именно совершил подброс. Вариантов немного: либо кто-то из сокамерников, либо сам заместитель начальника колонии. Попросив запись момента внезапного извлечения лезвия из моей бирки с нагрудных видеорегистраторов вертухаев, а
также записи с видеокамер, мы получили ответ, что, к сожалению, в тот момент произошли какие-то непонятные сбои в системе и ничего записать не получилось.
Чуть позже из материалов дела на суде выяснилось, что у следствия есть свидетель. Этот, до настоящего момента неизвестный персонаж дал показания на целых трех листках формата А4, где изложил на прекрасном, чистом, юридическом русском языке всевозможные факты, выступающие не в мою пользу. Этим свидетелем оказался наш плохо говорящий чукча с теперь уже не погоняловом, а позывным – Тундра… Не верь, не бойся, не проси. Оленевод, выйдя в лагерь, украл у кого-то из арестантов шоколадку, за что был наказан и выгнан из общества порядочных мужиков. Увидев это, его подобрали вертухаи и пустили в собственный оборот, превратив чукчу в очередную марионетку, выполняющую их приказы. Не стоит на таких держать зла, их предательство станет для них гораздо более горькой участью, чем только можно вообразить.
Мнения, высказанные в статьях, отражают точку зрения авторов и не обязательно отражают позицию издания.
Все блоги Геннадия Афанасьева читайте здесь
Геннадий АфанасьевКрымчанин, гражданский активист, бывший политзаключенный
Подписаться
Нет комментариев